«Верю только в добро».
Наталью Николаевну Лукину узнала я, занимаясь поиском незаконно репрессированных в 30-е годы сясьстройцев и их родственников и близких. На нее, как на жену "врага народа", указали многие старожилы поселка. И вот я в гостях у Натальи Николаевны.
Передо мной сидит очень приятная пожилая женщина. Седые волосы. Приветливое, доброе лицо. И умные, спокойные глаза. На столе - пожелтевшие от времени письма, старые газеты, грамоты, семейные фотографии... Два портрета висят на стене, над самой кроватью. "Муж, Иван Иванович и сын Геннадий, - поясняет моя собеседница, - обоих давно нет на свете". Тяжело вздохнув, Наталья Николаевна начала свой нелегкий рассказ.
"Иван родился в большой крестьянской семье. С трех лет остался без отца. С пяти - пас коров. Мать ходила к богатым, чтобы прокормить семью. Грамоте научился только в армии, по поводу чего любил шутить: "Советская власть научила меня носить кальсоны, читать и писать".
В 1927 году, после службы в армии, мы с ним поженились и приехали в Сясьстрой. Иван устроился в варочный цех комбината грузчиком щепы. Голова у него была умная и он быстро продвигался по работе. За короткий срок прошел путь от простого рабочего до старшего мастера. За хорошую работу не раз поощрялся. До сих пор храню его письма из Кисловодска, где отдыхал по путевке. Иногда, когда бывает особенно скучно, достану их из сумочки, прочитаю, поплачу и сразу легче становится.
В 1937 году его, как способного варщика, направили в Ленинград на централизованные курсы сменных мастеров Главзапбумпрома. К этому времени он уже вступил в партию. Бывало придет с работы усталый, но такой счастливый и скажет: "Ну, Наташа, сегодня 3 котла выдул, 3 заварил, Зосиму Мошникову ничего не оставил. Масса у меня вышла первым сортом". И белый комочек целлюлозной массы показывает, а я ведь в ней ничего не смыслю. Так вот и жили. Я работала почтальоном, он - на комбинате.
Перед войной у мужа стало не ладиться со здоровьем и его перевели в ФЗУ старшим комендантом. Началась война. Осенью 1941 года, когда в основном эвакуировалось население поселка, приходит как-то Иван домой и говорит: "Вчера в нашей кладовой стояли бочка сала и три мешка сахара. Сегодня - пусто. Чем будем ребят кормить?" Куда все это исчезло, Иван догадывался. Во время отправки эвакуированных он подошел к вагону, в который грузились семьи одного из руководителей ОРСа и заведующей столовой училища Веры Ефимовны Савиной, и убедился в своих подозрениях. Тут же высказал обоим в лицо: "Коммунисты, а что делаете. Последнее у детей украли". В ответ последовала угроза. В этот же день Иван поделился со мной: "Меня, наверное, сегодня ночью заберут". Но ночь прошла спокойно, а на другой день состоялось партийное собрание, на котором его обвинили в недовольстве советской властью и исключили из партии. Присутствующие на нем главные свидетели - работники ОРСа - выступили с предложением о том, что исключения из партии для И.И. Лукина - очень маленькая мера наказания, надо дело передать в следственные органы НКВД. Отсюда все и началось.
Рано утром 13 сентября за мужем пришли двое из НКВД. Один из них сказал: "Жаль тебя, Иван Иванович, хороший ты мужик, но придется забрать по заявлению". Иван одел летнее пальто, видимо думал, что забирают ненадолго. Когда маленькая дочь Зина стала собирать ему пакетик с сухарями, он улыбнулся и говорит: "Что ты меня словно на год отправляешь" и не взял ничего. Уходя, бросил мне через плечо: "Наташенька, советская власть напрасно человека не обидит. Разберутся и отпустят".
Дня через 2-3 мне удалось его увидеть в нашем отделении милиции. Перед этим я продала свои новые боты за 100 рублей, 30 из которых принесла Ивану. От денег он отказался, так как верил, что его освободят. Вместе с ним в отделении сидели забранные в тот же день Питреченко (по-моему, работал в варочном) и Седлецкий. Имен их не помню. Вместе их и в Волхов отправили на "черном воронке".
С нетерпением и тревогой ждала я суда. 28 сентября, где пешком, где на попутках, по грязным дорогам, под бомбежкой, через Ладогу добралась к вечеру до Волхова. На всякий случай у меня был собран мешок с теплым бельем, сухарями. Но я опоздала - Ивана осудили накануне. Дели ему 10 лет без права переписки и отправили по этапу в Вологодские лагеря.
Трудно передать словами то состояние, в котором я оказалась. Горе так неожиданно свалилось на мои плечи, что я не могла себе и представить, что же мне делать. Ведь я осталась одна с четырьмя детьми на руках, старшему их которых было 9 лет, младшей - 8 месяцев. Шла война, запасов дома никаких не было. Чем кормить детей? Во что одевать? Вскоре маленькая умерла от воспаления легких. Старший после ангины получил осложнение на сердце. Врач, видя наше бедственное положение, посоветовал сходить в поселковый Совет и попросить дополнительную карточку на больного ребенка для поддержания его здоровья. Делать нечего - пошла. Но вместо помощи - обжигающие душу слова: "Да вашей семье не только дополнительный паек дать, а надо отнять последнюю тарелку супа. Вот как поступают с семьями "врагов народа". Не буду называть фамилию этого человека - он пропал без вести на войне. А я вот выжила, несмотря на все тяготы и унижения. Дома меня ждали голодные дети. Поплакали мы с Геной, поговорили об отце. Мы даже и мысли никогда не допускали, что он "враг народа". Но и многие сясьстройцы этому не верили, но боялись вслух об этом говорить. Наверное наша вера в невиновность Ивана Ивановича, да людская помощь и помогли нам выжить в трудное время.
Много лет в моем сердце ношу благодарность и храню память о тех, кто принял участие в нашей судьбе. Один из этих людей - директор школы Вениамин Григорьевич Юдковский. Однажды, встретив меня на улице, он спросил: "Что слышно о вашем муже? Как Вы живете со своими ребятишками?". "Ну, как живу? Дров нет, детям носить нечего. В школу не ходят. Да и маленькую деть некуда, сидят с ней по очереди", - пожаловалась я. На другой день нам привезли дрова. Оказалось, Вениамин Григорьевич распорядился отдать нам свои, бесплатно. Когда я стала его благодарить, он сказал: "Не надо. Я хорошо знаю людей. Сама могу быть на месте вашего мужа ни сегодня, так завтра".
А Елена Ивановна Вильбаум, она тоже работала в школе, принесла моим детям обувь и одежду. Когда по ее инициативе организовали ясли-сад, она попросила зачислить в них в первую очередь моих детей. Она же помогла мне похоронить Верочку, купив на свои деньги гробик и венок. Я не могу не помнить этих добрых, чутких людей. Кто я была для них? Просто почтальон и все. Однако в трудные дни именно они пришли мне на помощь.
Не могу не вспомнить и другую замечательную женщину, с которой долго пришлось делить все тяготы и лишения военных лет. Это Мария Михайловна Зенькович. Вместе с ней оказалась я в эвакуации в Алтайском крае..."
Судьбы этих женщин оказались удивительно схожи. У Марии Михайловны, также как и у Натальи Николаевны, было трое детей, а муж, Григорий Адамович, был репрессирован еще в 1937 году. Работал он на комбинате начальником транспортного отдела, был уважаемым человеком в поселке. За что его забрали, Мария Михайловна так никогда и не узнала. Скорей всего он тоже был жертвой доноса. Всю жизнь, до последнего дня, ждала Мария Михайловна своего мужа, все надеялась, что вернется. Бережно хранила записку, которую Григорий Адамович успел бросить ей перед отправкой из окна уходящего поезда. В ней было написано "Мария, жди меня, береги детей. И не верь ничему. Я ни в чем не виноват. Вернусь!". Но вернуться ему, как и Ивану Ивановичу Лукину, не было суждено. А жены их, пережив эвакуацию, вернулись в родной поселок благодаря вызову с отделения связи. Сделала его Надежда Павловна Горбулина, которая в те годы была временно заведующей почтой вместо П.И. Шваева, ушедшего на фронт.
После эвакуации пришлось Наталье Николаевне с детьми поселиться в маленькой комнате, так как бывшую ее квартиру заняла другая семья. О жизни в коммуналке, где кроме нее жили еще две семьи с четырьмя и шестью детьми, она вспоминает без всякого сожаления. Ведь жили дружно, ничего не делили, никогда не ссорились. Сын у Натальи Николаевну умер, а вот девочек удалось поднять на ноги. Для этого приходилось по вечерам подрабатывать шитьем. А днем - по-прежнему разносила почту. Сколько километров прошагала она за 18 лет работы - трудно сосчитать. Нелегко было, но она знала, что ее с нетерпением ждут в каждом доме. В те годы любая весточка, особенно о пропавших без вести, была долгожданной. Ждала и она весточки от своего Ивана. Не переставала любить его, ждать и верить. Часто гадала. А однажды вытащила записочку со словами, которые выучила наизусть: "Человек! Ты много перестрадал и пережил. И много тебе еще предстоит пережить. Но ты не отчаивайся. Как после грозы и дождя бывает тихая и ясная погода, так и у тебя, человек, после всех переживаний будет тихая и спокойная жизнь". Не совсем верила Наталья Николаевна в тихую и безмятежную жизнь, но пророчество это сбылось.
"Мне 83 года. Все я пережила, перетерпела. Время вылечило мои раны, - продолжает свою исповедь моя собеседница. - Ни на кого я не сержусь и обиды в сердце не держу. Обидчиков жизнь сама наказала. Один погиб на войне, а другая в 1942 году получила за растрату срок 10 лет, дети ее росли без родителей. Говорят, от судьбы никуда не денешься. Наверное так и есть. Пришлось им встретиться с моим Иваном в Магаданской области, в бухте Ванино. Об этом она сообщила в письме к своей матери. А та была женщина безграмотная и пришлось письмо читать почтальону. Так я узнала о муже в 1946 году от напарницы по работе Марии Волчковой.
Сейчас я живу тихо, спокойно. У меня есть все. Ни на что не жалуюсь. Пенсию, хоть и небольшую, получаю. У меня 7 внуков, 5 правнуков. Живу с семьей внучки, Наташи. Она работает в детском саду, а муж ее Евгений Леонидович Пугачев - в КБЦ комбината. Очень порадовали они меня, назвав своего малыша Иваном, в честь прадедушки...
На своем веку я все-таки встречала больше людей хороших, добрых. И сама старалась людям добро делать. Знаю, что оно всегда сильнее зла. Поэтому я в него только и верю".
И. Харитонова, заведующая музеем комбината.
"Сясьский рабочий" №42(2173), четверг, 19 октября 1989 год.
